Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк

господин Тэкстэкс, который, может быть, даже чувствует, что Беномен не виноват, — он ведь не глуп, — не выпустит его, пока не найдут настоящего убийцу. Значит, за убийство, которое совершили вы, страдает совершенно невинный человек. Ваши побуждения можно признавать или не признавать. Я, например, их не признаю. Так обстоит дело. О моральной стороне мы говорить не будем.

— По-вашему, я должен сам явиться в полицию и сказать: вяжите меня, я убийца?

— Как вы это сделаете, ваше дело.

— А если я на себя не стану заявлять, что тогда?

— Об этом я предпочел бы сейчас не говорить, да и вообще о том, хочу ли я, чтобы вас засадили. Я хочу только одного, чтобы господин Тэкстэкс освободил Беномена. А это, при данных обстоятельствах, он может сделать только в том случае, если, помимо внутреннего убеждения в его невиновности, у него будут прямые улики против другого человека. Как лучше и быстрее предоставить господину Тэкстэксу эти улики, мы и должны с вами обсудить.

— Например, если бы я вдруг таинственным образом исчез из Вюрцбурга?

— Вдруг исчезли?.. Поскольку вы сегодня без револьвера, я с вашего разрешения немного прилягу… Таинственным образом? Да, пожалуй, этого было бы достаточно.

Анархист с улыбкой извлек из правого кармана револьвер.

— И как это вы часу не можете прожить без этой игрушки! Прямо грудной младенец: отыми у него соску — и разревется. — Томас улегся на раскладушку. — Смените мне, пожалуйста, компресс.

Швейцарец намочил тряпку в тазу.

— И добавьте, пожалуйста, еще немного свинцовой примочки… Еще чуть-чуть!

— Слишком много не годится. Будет раздражение. — Анархист собственноручно наложил компресс и осторожно прижал его к глазу.

— Здорово успокаивает… Хорошо, завтра днем — скажем, часов в двенадцать — я зайду под каким-нибудь предлогом в мастерскую к фрау Юлии и проверю — там ли вы еще.

— Давайте лучше послезавтра. У меня тут есть еще кое-какие дела.

«Он меня целовал…» Еще не затихли в прихожей шаги анархиста, как волнение охватило Томаса с новой силой.

Он не мог усидеть в комнате. Лишь на рассвете вернулся он домой. Всю ночь напролет он бродил по окрестным полям. Лицо его осунулось. Лоб выступал еще резче.

Напрасно Ханна ждала его весь день. То и дело подходила она к окну и смотрела, как он работает на грядах. Значит, он так и не придет сегодня, какая досада! Она посмотрела на свое отражение в стекле раскрытого окна, пальчиками отогнула плотно прилегающие ушки и отпустила.

К вечеру доктор Гуф прислал ей какие-то необыкновенные цветы на очень длинных стеблях, которые, конечно, не росли в Германии. Белые, словно вырезанные из воска венчики пряно благоухали, но в этом душном запахе было и что-то сладостное, и у Ханны, когда она касалась носиком белых лепестков, по шейке и за ушами пробегали мурашки. «Они подобны вам, восхитительное дитя!» — было написано на карточке.

В одну минуту она принарядилась перед зеркалом, решив отправиться к доктору Гуфу на квартиру. Было восемь часов вечера.

В большом городе доктор Гуф нашел бы способ видеться с любой заинтересовавшей его женщиной где-нибудь в театре, в обществе, он мог бы попасть к ней в дом через знакомых. Но в таком городишке встретиться с Ханной, родители которой жили более чем скромно, он мог разве только случайно на улице. У Фрау Люкс не собирались по средам или четвергам на чашку чая.

Весь облик Ханны, ее совершенная красота, неповторимая и какая-то нездешняя прелесть волновали и неудержимо влекли его к себе, как один шарик из бузины притягивает к себе другой.

Итак, между ним и этим очаровательным созданием действует какой-то всесильный закон!

И эта действующая как бы вне его сила наполняла Гуфа огромной радостью; так есть на земле существо, способное и в нем пробудить большое, всепоглощающее чувство, в человеке, который оторван от всех людей и которого роднят с ними только вырывающиеся на волю первобытные инстинкты.

Так вот она, любовь, предназначение! Значит, это все-таки возможно!

А он, которого носило из столицы в столицу чуть ли не по всему свету, перестал уже надеяться, и вдруг здесь это приключилось с ним, здесь, в маленьком университетском городке, когда он уже было смирился с тем, что ничего другого не остается в жизни, кроме работы и алкоголя… Восхитительное дитя!

Ханна вышла из дома и устремилась по улице решительным шагом, как человек, имеющий определенную цель. Только тот, кто видел, как Ханна движется, мог полностью оценить ее очарование. Когда она стояла, сидела или лежала, в красоте ее было еще что-то детское, до конца не раскрывшееся. И лишь в походке внутренний огонь, укрощенный девичьей прелестью, и светлая беспечность гармонически сочетались с благородным изяществом и трепетной подвижностью ее тела.

Шагая, Ханна высоко несла голову, а в глазах ее, как пойманная молния, сверкала нерушимая уверенность в себе, та уверенность, что порождается лишь щедро одаренным телом и безмятежной душой.

При виде стоявшей на пороге Ханны в душе доктора Гуфа чувства стали сменяться с быстротой кинокадров в сцене погони. Он не удивился тому, что его желанию суждено исполниться так неожиданно быстро. Им овладела безмерная радость.

Но по тому, как Ханна подошла к нему, он сразу же понял, что она и не помышляет что-либо ему разрешить. Этот надежнейший оплот женщины, сломить который не удается и одному из тысячи мужчин, сразу же заставил его отступить.

Таково магическое действие красоты и невинности чистой девушки, именно в виду нетронутой своей наивности не доступной колебаниям и сомнениям.

На докторе Гуфе была домашняя куртка с темно-синими шелковыми отворотами. Квартира — четыре комнаты анфиладой — была обставлена стильной мебелью и устлана дорогими коврами. Паркет блестел как зеркало.

Ханна сразу же освоилась. Она и пришла и держалась удивительно просто. Улеглась на оттоманке. Носки туфель слегка глядели внутрь. В этом было что-то ребяческое.

Доктор Гуф двигался по своей квартире как чужой, он разыскал ликер, сигареты, подушку, пододвинул столик к оттоманке, но все это он проделывал, словно альпинист, достигший горной хижины, где, как он знает, должны, по правилам, храниться запасы провизии. Как ни старался доктор Гуф уверить себя, что живет здесь, он тут не жил; в сущности от вещей он был так же оторван, как и от людей.

Как-то, несколько лет назад, Ханне встретились на улице двое иностранцев, которые разговаривали по-английски. Она невольно прислушалась, уж очень знакомым показался ей этот язык, словно в каком-то прошлом своем существовании она сама говорила на нем. Позднее, на коммерческих курсах, французский